- Сколько времени занимал грим, и тяжело ли в нем было сниматься?

- Работать при пятидесятиградусной жаре, в павильоне, в этот дым (фильм снимали летом 2010 года, когда в Подмосковье горели леса – прим. КП), по 17 часов в таком гриме – это очень тяжело. Это невозможно. Но у нас же по старым добрым русским традициям так: терпишь – ну, значит, работаем. Терпишь – терпи. И я терпел, конечно, потому что понимал во имя чего, понимал, что не имею права жаловаться. Когда играешь такого человека, когда ты находишься в его органике, говорить о своих проблемах как-то стыдно. Тем более нельзя кичиться: вот, мол, сколько я перенес. Это работа моя, это моя профессия. И мне выпало счастье, можно сказать, лотерейный билет: сыграть роль, в которой создатели картины предусмотрели полное перевоплощение. Такого опыта еще не было, когда ты играешь не своим лицом.

Ты должен приладить свою мимику к гриму, так, чтобы он зажил, пробиться, через него донести энергию, эмоцию. У твоего собственного лица есть средства выражения. Чуть прищурился, чуть приподнял бровь - и уже совершенно другая эмоция, другой взгляд. И есть маска – лицо, которое живет по своим законам, мимирует по-своему. Ты должен дать этой маске жизнь, чтобы она стала лицом, которое выражает эмоции, и эмоции серьезные, сильные, неожиданные. Никто из нас не видел, как плачет Владимир Семенович Высоцкий. Ни в одной картине, ни в одном спектакле - нигде этого не было. Это та самая слабость, которая не свойственна Высоцкому. И вдруг, в момент, когда он один (ведь кино – это возможность подглядеть за героем в замочную скважину), в момент молитвы, ты его видишь: никого рядом нет, Татьяна спит, и он говорит эту молитву, и у него текут слезы… Он сам с собой в этой молитве. И мы впервые видим, каким он мог быть, когда больно, когда наступает момент очищения, когда он практически как ребенок становится, как младенец, вот он, после этого рождения, которое только что произошло, и он говорит искренние слова.

Меня там колотило, я там просто рыдал… А потом я видел, как Никита Владимирович у монитора сидел, как слушал, когда он перечисляет: Люся, Аркадий, Никита…

- Какой момент на съемках оказался самым запоминающимся?

- Финальная сцена со Смоляковым Андреем… Когда Высоцкий говорит: «Нет, не пойдет, она будет сидеть, а я на поводке бегать, так же я ее угроблю»… И я вдруг пошел… Какая-то сила вдруг появилась, вдруг пошло его геройство, вдруг даже Жеглов стал узнаваться в этот момент…

Никита Владимирович говорит: ну зачем, дескать… Он был проще в жизни, а ты сейчас даешь такого героя…

Я говорю: Никита Владимирович, у меня так пошло. Не знаю почему, но в этот момент мне хотелось сказать так, хотелось все высказать.

Мы потом обсуждали это долго - и с режиссером, и с Никитой. Мягкий, тихий, мирный – он не пошел бы здесь. Здесь нужно, чтобы он сказал все, что думает, принял решение. Вот он – сильный, мощный, стремительный, не сломался, а, наоборот, стал выше этой истории. «Отпусти ее - и все. И все». И Михалыч отпускает.

- Были ли у вас во время съемок какие-нибудь мистические случаи? И верите ли вы в мистику?

- Я помню, была самая первая проба грима, даже не полный грим, частичный… Мы приехали на съемку. Было, по-моему, шесть утра. И первое, что заиграло на радио – «Не пройдет и полгода, и я появлюсь»… У нас мурашки по коже. Мы тогда подумали, что через полгода выйдет фильм. Но потом съемки остановили, был поиск следующих этапов грима – тяжелейший, мучительный. Было огромное количество проб, потом - смена команды, смена режиссера, запуск картины заново… И через полгода я вышел на площадку, и начались уже те самые съемки, которые привели к конечному результату.

- Когда артист глубоко погружается в роль, он начинает жить жизнью героя. Копировать его манеры, выражения, черты характера в повседневной жизни. Вы не ловили себя на этом?

- Я и сейчас, если начинаю его показывать - вхожу в состояние, до мурашек. Слишком долго это во мне уже сидит. И сложно из этого выпрыгивать. На съемках, когда начинаешь играть – ты начинаешь в него превращаться. А мне важно было помнить, что лицо - не мое, что я на него не имею права. Но органика Высоцкого, харизма Высоцкого настолько привлекательны, что ты невольно цепляешь это, ты цепляешь это в жизнь. Потому что когда ты в этом живешь, оно понемногу становится твоим. Иногда по телефону : «Алло?» Погоди! А что это у тебя за голос? Чей? Его ведь голосом говоришь… Фильм периодически снится. Какие-то сцены снятся. Опять выхожу на сцену, опять беру гитару. Периодически голос трещит. В каких-то жестах, в поведении ты вдруг начинаешь повторять роль. Уже и времени много прошло, уже были другие роли сыграны, но все равно: как только заходит тема, ты невольно опять попадаешь в эту энергию, она как будто захватывает тебя. Роль во многом начинает тебе диктовать твою собственную жизнь. Что-то происходит в твоей личной жизни, и ты думаешь: это же не со мной… Почему в жизни произошло то же самое, что и с моим героем? А ты просто притягиваешь все эти энергии. Поэтому советы многих – выныривать, быть «над», быть все-таки актером, играющим, а не перевоплощаться до сумасшествия, когда ты начинаешь жить этими ролями.

- Он был свободен. Почему нам не брать пример с этого великого человека?

Мне кажется, этот фильм – он для того, чтобы заявить эту тему, рассказать.

Думаю, подвиг создателей картины – в том, что они взялись за проект, с которым нужно побеждать. Здесь проигрыш – это катастрофа. Не просто удачная или неудачная картина. В данном случае все как у Высоцкого: мне выбора по счастью не дано. Здесь не дано выбора. Здесь либо должно быть кино, которое действительно поразит умы, будет событием. Либо - катастрофа.

Это кино - возвращение Высоцкого. Спасибо, что живой. И доныне живой, поныне живой. Это действительно желание вернуть Высоцкого. Желание вернуть героя. Он нам сейчас очень нужен. Необходим.

ЗАПИСКИ В.С. ВЫСОЦКОГО НА КЛОЧКЕ БУМАГИ и О НЕМ!!!

О НЕМ!

Сезон "Охоты на волков" в Варшаве
Даниэль Ольбрыхский

- Даниэль, мы знаем вас как замечательного актера, сыгравшего во многих фильмах Анджеа Вайды, других известных режиссеров. И вот теперь вы дебютируете как писатель: в канув Нового года в Польше вышла ваша первая книга "Поминки по Владимиру Высоцкому".' Почему вы решили о нем написать? И почему- "Поминки"?
- Владимир Высоцкий, пожалуй, был самой яркой личностью, которую мне довелось повстречать. Однажды Володя прислал мне записку, которую я берегу до сих пор:
"Дорогой Даниэль! Как хорошо, что я имею тебя как друга, в Варшаве, Париже, Москве. Как жаль, что ты не живешь в России, оставаясь поляком или русским-не важно. Я тебя люблю и ценю..." Я с ним дружил много лет, неоднократно бывал на московской квартире Высоцкого, принимал его с женой у себя в Варшаве. На девятый день после смерти Володи Марина Влади позвала меня в числе самых близких людей на поминки, которые были устроены в Париже на квартире художника Михаила Шемякина.

Отредактировано Василий Павлович (17-12-2015 18:35:08)

После поминок мы поехали с Мариной на могилу Володи. Стемнело, падал дождь, но вся улица была запружена народом.
Сколько всего произошло с тех пор в Советском Союзе и Польше. Старый мир, конца которому, казалось бы, не будет, трещит, как мачта корабля во время бури. Весь свет ошалело несется вперед, как знаменитые кони Высоцкого. А боль от утраты Володи до сих пор не проходит. В десятилетие его смерти мне захотелось справить по нему свои поминки - написать о нем книгу.

Однажды они заблудились и попали на мост, с которого открывался удивительный вид на Варшаву. Володя остановил машину, спустился на набережную и долго-долго вглядывался в черепичные крыши Старого города.
Потом достал клочок бумаги и прямо там, на набережной, стал набрасывать новую песню:

В мозгу моем, который вдруг сдавило,
Как обручем,- но так его! дави!-
Варшавское восстание кровило,
Захлебываясь в собственной крови...
Дрались худо, бедно ли,
Наши корпуса-
В пригороде медлили
Целых два часа.
...А может быть, разведка оплошала -
Не доложила.
Что теперь гадать!
Но вот сейчас читаю я:
"Варшава" - И еду, и хочу не опоздать.

Отредактировано Василий Павлович (17-12-2015 18:42:04)

- А как сами поляки относились к Высоцкому? Всегда ли его понимали?

- Мне вспоминается такой эпизод. В 1981 году я был ведущим на Фестивале запрещенных песен, организованном "Солидарностью" в Гданьске. В нем участвовали барды со всей Польши. Всеобщее признание получила не лучшая, на мой взгляд, песенка, игравшая на примитивных политических инстинктах: "А заднице, повернутой к Польше, пусть даже красной, стоит дать пинка..." Выбор был, повторюсь, неудачен, хотя и вполне объясним: антисоветский настрой в нашем обществе тогда был очень сильным. Тем не менее заканчивать фестиваль на этой ноте мне не хотелось. Я вышел на сцену и, обращаясь к залу, сказал: "Поскольку у нас тут царит демократия, то я, конферансье, не обязан соглашаться с общим мнением. Несомненно, некоторые из выступивших бардов действительно оригинальны. Но родословную свою они ведут от замечательных российских поэтов. Прежде всего - Булата Окуджавы, а в последнее время все чаще - от Владимира Высоцкого. Он, к сожалению, недавно умер, но песни его в Польше становятся все больше популярными. Думаю, если б Высоцкий был жив и сумел бы получить визу в Польшу, его выступление увенчало бы наш фестиваль. Мертвый визу уже не попросит.
Но давайте мы с вами ему предоставим духовную визу! Пускай в этом зале на прощание прозвучит его песня"..
По моей просьбе свет в зале выключили. Прожектор выхватил из темноты на сцене одинокий микрофон. И загремела знаменитая "Охота на волков". В зале воцарилась тишина. Момент был критический: никто не мог предугадать, как поведет себя публика. Но песня звучала, и люди начали один за другим подниматься и слушать ее стоя... Так Владимир Высоцкий стал полноправным участником этого праздника.

Меня это потрясло настолько, что какие-то детали актерской техники я уже не замечал. Но на то, как Высоцкий читал знаменитое "Быть или не быть?", не мог не обратить внимание. С моей точки зрения, монолог этот в "Гамлете" - отнюдь не самый важный. Могу указать сразу несколько мест, где затронуты гораздо более глубокие вопросы. Володя монолог прочел почти скороговоркой, как бы отстранившись от него и удивляясь Шекспиру:
собственно о чем тут разговор? Уж если быть - то действовать, а если нет - покончить счеты с жизнью, и как можно скорее. Это был вполне зрелый мужчина, взбунтовавшийся против всеобщей молчаливой покорности, вполне отдающий отчет в своих действиях.