Автор: Стеценко Сергей, взято с http://voinchast.ru/historchast.html
Воспоминания из службы в в/ч 01240.

Стал на якорь на два года,
Закрутился, как пила.
На работе, как бульдозер,
В самоволке, как стрела.
(Эмблема стройбата в стихах.)
Как это все начиналось...
Это были золотые 80-е годы: время комсомола и пионерии, время повального увлечения группами «Битлс», «Абба» и завершение эпохи хиппи - длинные волосы, брюки клеш, магнитофон на плече, тертые кирпичом и вареные джинсы уже отживали свое.
Я, студент 3-го курса института, конечно, не очень хотевший отдавать два года жизни службе, регулярно «терроризировался» военкоматом. Наше поколение, именуемое детьми детей войны, жило в период демографической ямы, которую нужно было заполнять для обновления рядов вооруженных сил. И каждый год мне приходили повестки на комиссию, а потом - на отправку. Но поскольку я учился неплохо, деканату дважды удавалось добиваться отсрочки. Да и не удивительно, ведь на нашем потоке из 120 человек к 3-му курсу осталось 15-20 парней, 10 из которых были кубинцы, несколько уже отслуживших и пара «белобилетников». Эти повестки имели и положительный момент: по ней мы сдавали экзамены досрочно, а преподаватели со слезами на глазах авансом ставили "4" и "5" будущим защитникам отечества. Три сессии благодаря военкомату были сданы без больших проблем. Но 3-й курс стал роковым: вуз был бессилен.
  И вот этот «счастливый» день настал. С вещами, многие уже со стрижкой «под ноль», зашли на территорию облвоенкомата, и железные ворота бесповоротно закрылись. Областная медицинская комиссия еще раз бегло провела осмотр будущих бойцов Советской Армии, поставив на все личные дела штемпель «Годен». Тогда брали всех: и с плоскостопием, и с глухотой, и с определенной степенью дебильности.
Началось тягостное ожидание. Никто из офицеров ничего нам не говорил, только лишь регулярно проводили переклички. Предварительно я был приписан в наземные ВВС, но поскольку призывался в начале июня (студентам дали сдать сессию), все строевые войска были уже укомплектованы, а сержант из военкомата поведал под большим секретом, что теперь отправляют в стройбат. Мнения об этом роде войск были неоднозначными.
Через пару часов нас закрыли в военкоматовском клубе, где с самого утра крутили фильм - «Чапаев». Но кино почему-то не увлекало, особенно когда пошло по второму и третьему разу.
Наконец прозвучала команда на построение. После проведения поверки мы поняли, что пришло время отправляться в путь: тяжелые ворота медленно открылись, и колона последовала на ж/д вокзал. Куда мы едем - толком никто не знал, были только слухи: Киев, Москва и Казахстан. Конечно, Киев был самым желаемым местом.
На вокзале ждали не долго, около 200 человек погрузили в общий вагон московского поезда, так что направление было уже понятно. Несмотря на тщательный осмотр вещмешков и изъятие разного рода спиртосодержащих жидкостей, часть «огненной воды» удалось припрятать. Почти в каждом «купе» была пара бутылок «успокоительного», но оно почему-то не очень действовало. Сопровождающие офицеры тоже не долго скучали и вскоре накрыли вполне приличную поляну, облагородив ее конфискованным «горючим».
Дорога к Москве прошла нормально. А дальше ждала неизвестность.
Выгрузившись на Киевском вокзале города Москвы, мы увидели большое количество офицеров и сержантов, которые встречали поезд: их лица не светились радушием, а часто произносимое слово «духи» пугало. Не многие из нас знали, что оно означает. А говорило оно о тяжелой армейской службе.
Перед строем начали выходить офицеры и зачитывать фамилии тех, кого они «покупают». Наконец вызвали и меня. Офицер был высокий, с заметным запахом перегара, но веселым и общительным. Он отобрал человек 15 и нас погрузили в кунг, где уже удобно расположилась пара сержантов. По дороге мы разговорились, и они рассказали нам о службе и о работе, не сильно пугая трудностями армейской жизни. Лейтенант добавил, что наша часть - хозрасчетная, и если мы будем хорошо работать, то вернемся домой с деньгами.
Ехали долго, больше 2-х часов. В маленьком окошке кунга было видно небо и верхушки деревьев, возникало ощущение, что машина едет через леса, и оно было не далеко от истины.
Первое знакомство.
И вот машина остановилась, раздался лязг железных ворот. Когда открылась дверь кунга, мы увидели человек 30 зрителей, которые окружили машину. Новая форма на них сидела несколько мешковато, а затянутые ремни со сверкающими бляхами, накремленными до блеска сапогами и застегнутыми воротничками выдавали в них наших коллег-духов, которые прибыли в часть несколько дней назад.
Часть производила несколько удручающее впечатление: со всех сторон забор с колючей проволокой, пара солдат из комендантского взвода с автоматами у транспортных ворот, а вокруг лес. Невдалеке - 9-этажное одиноко стоящее красивое здание в состоянии завершения строительства, а чуть дальше - пара 2-х и 3-этажных строений. Казармы были деревянные, похожи на длинные сараи.
Среди окруживших нас солдат были и землякии: Знамянка, Винница, Кривой Рог, Донецк. Главный вопрос - где мы, - наконец, решился. Часть находилась в 6-и километрах от города Руза, маленького городка на пару десятков пятиэтажек и сотню частных домов. До Москвы более 100 километров.
Вновь прибывших повели в столовую, которая внутри выглядела хуже, чем снаружи: большой ангар с бетонным полом. Столы на 10 человек были грязно-серого цвета и на ощупь казались липкими. Меню было несколько странным: представьте себе такое блюдо, как пюре в мундире с вареной кислой капустой. Есть это было сложно, поэтому я ограничился чаем и кусочком белого хлеба с маслом.
После приема пищи - баня, а точнее, общественная душевая. С нас сняли «гражданку», выдали обмундирование и отвели в учебную роту. С этого момента и началась моя служба в рядах Советской Армии.
Все казармы были одинаковыми: жилые помещения, канцелярия, ленкомната, бытовка, сушилка, туалет и умывальник. Вновь прибывшим выделили койки, выдали постельные принадлежности и мы приступили к приведению формы в соответствующий вид. Ровно пришить погоны с первого раза мало у кого получилось, а подворотнички из белой ткани, которые нужно было подшивать каждый день, тоже вызывали определенные трудности. Наконец, все пришито, сапоги начищены, а во лбу, в смысле, на пилотке, красуется звезда с серпом и молотом.
Первая вечерняя поверка прошла быстро, сержанты ждали начала тренинга: отбой-подъем за 45 секунд. Это было что-то. Ноги не попадали в брюки, портянки не хотели хоть как-нибудь мотаться на ноги, куртка ХБ иногда застегивалась не на те пуговицы. После каждой такой процедуры последний, кто становился в строй, отправлялся в наряд. Нарядчиков набралось человек 15, но в этот день я не попал в группу слабейших и отправился спать.
Ночь я не заметил. Было такое ощущение, что только закрыл глаза, как сразу услышал команду "Подъем за 45 секунд". Долго мучить подъем-отбоями нас не стали, и после заправки постелей вывели на зарядку, на которую вышла только учебная рота. В остальных казармах народ просто постоял у казарм и рассосался по территории части. Зарядка представляла собой пробежку в 3 километра от КПП части до выезда на трассу и назад. Последняя десятка бойцов, пришедшая к финишу, как водится, отправлялась в наряд. Большинству из нас, детям диванов и телевизоров, эта пробежка далась тяжело: сбитое дыхание, язык «на плече», спадающие сапоги, растертые в кровь ноги из-за неправильно намотанных портянок. Мысль о том, что эта новая жизнь продлиться 730 дней, явно не радовала.
После зарядки и уборки спальных помещений - завтрак, который я не смог съесть: горьковатая пшенная каша, хлеб, чай и пара кусочков рафинада. Вообще, в нашей части кормили неважно. Как должны кормить в армии я узнал позднее, когда работал в поселке Ягунино. После завтрака - солдатские будни. Нет, не сборка и разборка автомата, а чтение, а точнее, заучивание уставов, уборка территории и самое любимое - строевая подготовка. По несколько часов на плацу в любую погоду: «Делай раз!» - и левая нога поднимается на уровень колена, потом пауза, пока сержант покурит или поговорит со своими друзьями. Все это время стоишь на правой ноге, держа вытянутую левую на весу на уровне колена. За недержание ноги на нужной высоте – удар по ступне. «Делай два!» - левая нога стала на землю, а правая поднялась на уровень колена. Ног после такой строевой просто не чувствуешь. Но самое нудное - суббота, - утренние политзанятия, на которых глаза закрываются сами собой, и сквозь сон вдалеке слышишь знакомые до боли слова «КПСС», «пленум», «решения в жизнь». И когда эти слова отдаляются все дальше и дальше, тебе на голову опускается большая полутораметровая деревянная линейка. А после занятий - парко-хозяйственный день: генеральная уборка в казарме и баня.
Долгое время удивляло такое понятие, как вечерняя прогулка. Все роты в начале десятого вечера строем выходили на плац, «наматывали» 10-20 кругов, зачастую с песней. По-видимому, после этой процедуры бойцы должны были возвратиться в казарму отдохнувшими и посвежевшими.
Отношения в роте не всегда складывались ровно. Как в любом мужском коллективе происходили стычки, иногда с мордобоем. Офицеры пытались бороться с этим явлением, но они оказались бессильными.
Дальнейшее пребывание в учебной роте не отличалось разнообразием. Происходило привыкание к армейским будням и понимание самой службы: под конец "учебы" на зарядку уже почти никто не ходил, да и сержанту надоело путешествовать с нами по 3 км, подворочники научились пришивать «напрокол», что не совсем по уставу (хотя там об этом ничего не написано), но значительно упрощает этот процесс, да и портянки уже не вызывали проблем с их правильным наматыванием. Голод – не тетка, и еда в столовой постепенно становилась съедобной. Один раз за это время сходили на стройку для уборки строительного мусора в красивую девятиэтажку из мрамора, которая именовалась санаторием ЦК ВЦСПС «Русь». Санаторий оказался очень загадочным строением, но узнал я об этом несколько позднее. Близилась присяга и распределение по ротам для прохождения дальнейшей службы.
Присяга...
К присяге готовились тщательно. Парадка была выглажена, все подшито, бляха на ремне была отполирована до невозможного блеска. Текст присяги учили, как «Отче наш». Даже некоторые узбеки, которые по-русски понимали только мат, и те могли оттарабанить присягу без запинки. Мат в армии – это отдельная история. Может, именно по причине многоязычности наших вооруженных сил в первую очередь усваивались уставные команды и матерные, которые можно было выразить 2-я – 3-я словами. Хотя многие призывники из нерусскоязычных республик старательно косили под непонимание языка, но это лечилось достаточно легко тумаками и затрещинами. Мне, как бывшему студенту ВУЗа, сперва было сложно свыкнуться с таким ограниченным словарным запасом армейского быта, но человек привыкает ко всему. В дальнейшем эта привычка несколько мешала, когда попадал в приличную компанию. Речь становилась как у прибалта, фраза рождалась в голове, из нее мысленно удалялся мат, затем вставлялись те части речи, которые нужны для связки предложения, потерявшего всякую логику, и только после этого коряво слепленная фраза произносилась.
И вот присяга. На нее съехались многие родители, мои тоже не могли пропустить такое значимое событие. Трудно описать, какое это было счастье увидеть родные лица после целого месяца разлуки.
Нас построили повзводно, даже выдали автоматы (это был единственный раз за два года, когда я держал в руках оружие) и стали по одному вызывать к столу, накрытому красной скатертью. Вся процедура длилась около двух часов и даже как-то возвысила самого себя в своих же глазах. Тем, к кому приехали родные, дали увольнительную до вечера. Это был мой первый выход в город Руза. Как оказалось, чуть ближе к Рузе была еще одна строительная часть – Севводстрой, но если мы были сухопутные строители, то они – "моряки". Они обслуживали плотину на Рузском водохранилище и участвовали в строительстве тоннелей под ним, как раз к нашему одиноко стоящему девятиэтажному зданию. По их словам, общая длина подземно-подводных тоннелей составила около 15 км.
Сама Руза впечатления не произвела. Весь город сформировался вокруг автовокзала, невдалеке от которого располагались несколько магазинов, гостиница, кафе и фотоателье. До Москвы далековато и добираться нужно было с тремя пересадками: дважды автобусом, потом электричкой. В общем, не сильно наездишься в Москву – времени жалко.
Полдня с родителями прошли быстро, и нужно было возвращаться в часть. Конечно, очень не хотелось, но куда же деваться. На КПП нас встретил дежурный офицер и предложил родителям переночевать в его комнате в офицерском общежитии. Меня же он отпросил у ротного до утра, чтобы я смог еще немного побыть вместе с родителями.
Общага мало чем отличалась от казармы, но была поделена перегородками из ДВП на отдельные комнаты площадью метров по 10. Туалет и умывальник, как и в казарме, в конце коридора. Слышимость великолепная – любой звук из первой комнаты отлично слышался в последней. Тут жили и холостые офицеры, и семейные. Вид маленьких детей, которые голяка гоняют по длинному не очень чистому коридору, вызвал жалость к обитателям этого "отеля". После небольшого ужина я заснул под звон бутылок и пьяное мычание в одной из соседних офицерских комнат, чтобы на утро начать отдавать свой долг родине уже в качестве рядового военного строителя.
Распределение.
Попрощавшись с родными, я отправился в учебную роту, где должно было произойти распределение по ротам. Всего их было 4. Первые три почти постоянно находились в части и работали на санатории и жилом доме в Рузе, а четвертая - моталась по всему Подмосковью и редко дислоцировалась на территории части. Вот в нее-то я и попал. Дедов в роте не было, только «черпаки», отслужившие по году. Из новичков сформировали два взвода по 4 отделения в каждом. Большинство черпаков были русскими, украинцами, белорусами, а наш призыв добавил в роту много чеченов, дагестанцев и азербайджанцев, было несколько грузин, узбеков и таджиков.
С большинством старослужащих мы быстро нашли общий язык. Первым моим товарищем стал сержант Чечель. Он хорошо играл на гитаре и был любимцем роты. Я тоже брынчал на трех аккордах. Каптер Дубинец соответствовал своей фамилии – широкоплечий, накаченный, бывший боксер. Он любил поиграть с молодыми, давая им боксерские перчатки и становясь с ними в спарринг. Боксом в прошлом занимался и взводный – прапорщик В. Он тоже иногда «шутил»: построив взвод, медленно шел вдоль строя, но в определенный момент наносил короткий удар в грудь тому, кто был замечен в каком-либо нарушении. Процедура эта у нас называлась «скворечник». Я тоже пару раз попал под раздачу «призов», но оба раза выдержал удар и больше он меня не трогал (ему, видимо, было скучно давать тумаки тем, кто не сползал после удара по стенке). Но мы не обижались (почти) за эту процедуру, так как лучше было получить тумак, чем полночи ползать с тряпкой.
Самой неприятной личностью был ротный капитан Р. Он редко использовал физические меры воздействия, но в основном е… пудрил мозги. Построив вечером перед отбоем роту, он выходил из канцелярии в подштанниках и с сигарой в зубах, садился на табурет и давал команду «смирно». Минут через 15-20 начинали затекать ноги и спина (мы же не рота почетного караула), но ротный продолжал спокойно курить (сигара-то долго горит). Если кто-то шевелился или двигал головой, то сразу же отправлялся в наряд. За время поверки туда отправлялось человек 30-40. Если ротному казалось, что этого мало, он вставал, шел вдоль строя и просовывал кулак под солдатский ремень некоторым, чем-то не понравившимся ему рядовым. Если кулак проходил, боец тоже отправлялся в наряд.
Среди нас, духов, начались разборки. Почти все выходцы из мусульманских республик стали сильно верующими: религия типа запрещала им брать в руки ведро, тряпку и работать наравне со всеми. Хотя все время они с успехом "трескали" свинину и сало, как "настоящие" мусульмане. Некоторые из них, даже после физических воздействий, вливаний ротного и отправки в комендатуру, так и не стали работать, но пытались кого-то другого заставить делать их работу. В общем, чтобы выстоять в тех условиях передела, нужно было либо сразу бить, а потом уже думать, либо проявлять упорство, а точнее даже упрямство. Выстояв пару раз, ты занимал определенное положение в роте и тебя уже не трогали. Все это несколько напоминало законы зоны, но эта зона - почетная обязанность перед родиной, а та, другая, – пятно на всю жизнь.
Первая командировка.
Пробыв после присяги всего пару дней в части, мы отправились в первую командировку, в г.Кубинка, где расположен союзный музей бронетехники, институт танковой брони, аэродром и полигон. Городок был обнесен забором, который постоянно патрулировался, на КПП – камеры наблюдения (в те то годы). Войти в городок без пропуска было нельзя, хотя мы иногда находили слабые места и проникали на охраняемую территорию, если офицеры забывали продлить нам рабочий пропуск. Наша цель – жилая пятиэтажки, с крыши которой виден полигон.
Квартировались мы на территории другой строительной части. День начинался с развода: на плацу строились все роты, ротные рапортовали комбату или начальнику штаба и под барабанную дробь расходились по своим объектам. Эта процедура несколько забавляла – торжественным маршем на уборку мусора, рытье траншей и таскание носилок и ведер с раствором.
Первая моя работа – плотник (можно сказать блатная работа), так как еще в школе я получил удостоверение станочника-оператора по деревообработке. Конечно, никаких станков и в помине не было. Был большой чемодан, в котором было все: киянки, стамески, рубанки, ножовки… Рядом со складом лежала куча досок, точнее обрезков, годных разве что положить в лужу, чтобы пройти и не намочить ноги. Но был получен приказ делать из этого барахла небольшие строительные козлы для малярных работ. Попытки объяснить, что с этого… ничего путного не выйдет, результата не дали. Зато было получено первое предупреждение. Еще одно – и наряд вне очереди. Самоотверженно выполняю приказ вышестоящего начальства. Внешне изделие – «козел», только больной какой-то. Кругом сучки или дырки от них, половину толщины доски занимает кора. Страшновато, но пытаюсь забраться на него, так как сидеть на нем я уже попробовал. Конструкция немного гуляет в стороны, гнется, но не ломается. Понимаю, что это не надолго. Но приказ родины… Делаю еще несколько штук. Подходит ротный: «Глянь, какие красавцы!, - издевается он. – А ну-ка залезь!». То, что меня они выдерживают - я знаю, но осторожно залажу на каждый из них. Капитан доволен, но решает приколоться: «А теперь я!». Если мои 90 кг козлы выдерживали, то его 120 кг – под вопросом. В голове возникли нехорошие мысли о последствиях, если вдруг испытания пройдут неудачно. Но ничего, прогнувшись как батут и неприлично поскрипев, козел выдержал командира.
Еще недели 3 я занимался этим доходным делом. Потом поступил заказ на штукатурные терки и полутеры. Материал для изготовления - тот же. О качестве материала уже не "парюсь": свои нервные клетки дороже.
Кстати, что из себя представляла хозрасчетная часть. Это было интересное явление в Советской Армии, когда призывник только попадал в часть, но уже должен был около 500 рублей. Сюда входили стоимость формы, постельных принадлежностей, прачечной, посещения кинотеатра (раз 5 за 2 года) и многое-многое другое. При выполнении нормы дневной заработок составлял около полутора рублей. Раз в месяц нам выдавали зарплату в размере 10 рублей (остальное шло на погашение долга, а после закрытия всей суммы долга - на накопление). Из месячной зарплаты старшина с регулярным постоянством собирал половину: на нитки, подшивку, крем для обуви, зубную пасту и себе на карманные расходы. Но вернемся к работе. Закончив свои плотницкие дела, я понял, что работы в этой области нет. Пришлось сдать чемодан с инструментами на склад и влиться в свое отделение. За время отсутствия я ничего не потерял в плане обучения профессии отделочника, так как мои товарищи, как и все молодые, работали на подноске раствора. Работа не требовала особых навыков и квалификации.
Рабочий день был ненормированный, с 8 утра и до 22-23 часов с перерывом на обед и ужин. Хотя частенько были и ночные бдения. По субботам политзанятия, баня, а после обеда – снова на работу. В воскресенье выходной выдавался примерно раз в месяц. Поначалу было очень тяжело, но потихоньку втягивались. В день наша рота вырабатывала 20-25 кубов раствора. ЗИЛы выгружали его за домом, где стояла растворная станция, которая должна была закачивать смесь в дом по толстым шлангам. Но с ней что-то не складывалось, и каждый раз после 10-15 минут работы она намертво забивалась. Поэтому носилки и ведра оставались самым актуальным способом доставки раствора. Самым неприятным было, когда подвозка начиналась лишь под вечер. Выработать такое количество раствора, завезенного в конце дня, было практически нереально, и мы с успехом цементировали все ямы и колдобины вокруг дома.
Месяца через полтора нас «повысили» - стали учить штукатурке и малярке. Учить, это конечно, сильно сказано. Показали, как держать мастерок и шпатель и сразу впаяли ученическую норму - 75% от полной.
У старослужащих уже было несколько комплектов ВСО (форменная стройбатовская одежда), поэтому они переодевались в рабочий комплект на стройке, а в чистый – когда шли в казарму. У нас же был пока только один комплект, зачастую всех цветов радуги. Одежду приходилось не просто стирать, а вываривать в редкие выходные дни, и то после отбоя, так как хождение по роте в исподнем разрешалось только после отбоя. Только вот сушить ее было негде: сушилка не работала. Поэтому ВСО выкручивали и на ночь клали в постель под простыню. Конечно, ночь была потеряна и возникали воспоминания из раннего детства. Утром же одежда была еще очень влажная, но ее приходилось надевать на себя. Летом это было еще ничего, но зимой...
На кубинском доме я впервые столкнулся со строительной "смекалкой". У сантехников не хватило водопроводных труб, и они между 2-м и 4-м этажами на одном из стояков вварили пруток подходящего диаметра. Понятно, что при сдаче дома комиссия долго не могла понять, почему на верхних этажах нет воды, пока не разрезали стояк. Но на тот момент строительная часть уже давно покинула объект с уже закрытыми нарядами, но зато остались мы, отделочники, которые и затыкали все дыры.
В казарме процветало воровство. Ничего нельзя было оставить в тумбочке в расположении: ни станок, ни лезвия, ни зубную пасту и даже зубную щетку. Поэтому мы большую часть своего нехитрого скарба прятали и на стройке, и на территории части. Иногда кто-то находил эти схроны, но это было надежнее, чем в казарме. Один раз у меня стянули даже деньги, зашитые в ВСО, хотя о том, что я получил перевод, почти никто не знал, почти…
Столовая в этой части была получше, чем в нашей, кормили качественнее, но тоже подворовывали. Старослужащие этой части приходили в столовку раньше всех и сгребали со столов то, что им нравилось: мясо, масло, сахар. Даже жалобы наших офицеров результата не дали, и ротный стал отправлять в столовую за полчаса до еды пару бойцов для охраны пищи.
Отдельной историей было посещение бани, которая находилась у вокзала. До нее было пару километров и нас строем водил прапорщик Шурик: маленького роста, худой и шустрый. С ним было интересно поговорить, поприкалываться. Но у него были свои заскоки – он любил водить роту строевым шагом. Если минут 5 мы шли, чеканя шаг, то потом переходили или на паровозик (один шаг громко, три тихо) или на произвольный шаг. Это Шурика бесило, он начинал называть нас "е...анными папуасами", разворачивал строй и водил роту туда-обратно. Когда ему надоедало, он давал команду «гусиным шагом», и мы полдороги передвигались на корточках. Конечно, было тяжело, ноги дрожали, но следующий раз все повторялось – это была наша своеобразная игра.
Дедовщины у нас не было, а вот национальные группировки (землячества) процветали в полном объеме. Кого было больше – тот и король. Все зависело от того, кто "хозяин" в части, к которой мы были прикомандированы. Но наше отделение было хотя и многонациональное, но достаточно дружное: грузин, чечен, узбек, таджик и шесть славян.
И такое бывает.
К декабрю дом без существенных замечаний сдали, на нем осталась одна бригада для устранения мелких недоделок, а нас командировали в Малые Вязёмы. Это был ничем не примечательный городок, но… центр космической спутниковой связи. Самим центром, конечно, мы не занимались, но строили 9-этажку на его территории.
Нас уже приняли в шнурки – отслужившие по полгода, – хотя реально было около 5-и месяцев от приезда в часть). Принимали больно – шесть ударов армейского ремня с пряжкой по мягкому месту. Но это уже был большой шаг – мы перестали быть духами, бесплотной субстанцией для мытья полов.
Место, куда нас поселили – это было что-то. Это была часть казармы, в прошлом конюшня, где никто давно не жил, даже лошади: полу-гнилые полы, отсутствовал туалет, был только один умывальник с краном и неимоверная жара до 35 градусов, сырость и тучи комаров. Зима тогда была холодная, стояли морозы -30 -36 градусов, и зайти в казарму с улицы было приятно, но не надолго. После отбоя мы снимали с себя почти все, что только могли.
Дом, на котором мы работали, представлял из себя коробку без установленных дверей и окон. Кое-где оконные проемы были затянуты пленкой, но она быстро рвалась на ветре и морозе. Хотя отопление в доме было включено на полную катушку на улице теплей не становилось. Внутри дома температура не превышала минус 20 градусов.
Количества брака, которое мы сделали на этом доме, было просто неимоверным. Дом нужно было сдать до новогодних праздников, но на нем еще не были завершены даже строительные работы, поэтому параллельно работали строители, сантехники, электрики, плотники, зачастую портя работу друг другу. Как вы думаете, можно ли красить при морозе -20 градусов? Можно, если об этом просит родина. А легкие морозные узоры на выкрашенной поверхности даже улучшают внешний вид. А то, что все это поплывет, когда температура в здании повысится, никого не волновал. Краскопульт превращался в снегогенератор и абсолютно не хотел работать.
До нового года оставалось недели две и ротный распорядился работать круглосуточно. Первые сутки прошли нормально, тяжело было ночью, и не столько от желания спать, сколько от холода. Вторые сутки – чифирный день. Сказать, что мы не спали совсем – неправда. Спали минут по 30-40 в каком-нибудь уединенном углу. Но спалось плохо из-за холода, да и шум на объекте был достаточно сильный.
Третьи сутки начались, как в тумане. Нет, мы работали, но движения были как в замедленном кино. Стоя на козлах, периодически ловили себя на том, что куда-то проваливаешься. Грохнуться на бетонный пол, заснув стоя, как лошадь – перспектива не очень радужная.
Вечером 3-го дня нас сняли с работы и привели в казарму. Желание спать было непреодолимым. Но оказалось, что наша очередь идти в наряд по столовой. Злости, обиды не было предела. Из столовой в казарму мы ушли около 3-х часов ночи. В 6-00 – подъем, и снова – на сутки. Трехчасовый сон немного ободрил, но накопленная усталость сказывалась: когда пошла 4 ночь, мы все заснули: кто в ванной, накрывшись бумагой и отбивая от холода мелкую дробь коленями, кто в большой кладовке, именуемой «тещина комната», в общем, кто где. И именно этой ночью из строительного управления приехала комиссия: пару полковников и генерал, которые в сопровождении сторожа ночью ходили по объекту. Когда нас, спящих, обнаружили, вышел маленький конфуз. Нам светила гауптвахта дней на 5, но московское начальство все же выслушало нас. Генерал вызвал ротного и прописочил по полной программе. Ему было приказано дать нам отоспаться в течение 2-х суток. Ротного так же предупредили, чтобы он не вздумал применять к нам какие-либо виды наказания. Ротный был унижен и оскорблен, так как головомойка проходила в нашем присутствии, но наказывать нас побоялся.
Эти двое суток, отведенных для сна, мы даже не ходили в столовую, спали. Только вечером второго дня пошли на ужин.
Невзирая на почти "оконченные" по морозу малярные работы, строители еще не поставили ни двери, ни застеклили все окна. В открытой лифтовой шахте гудел ветер. Нам осталось обложить мусорокамеры плиткой, но растворный узел в такой мороз не работал. За несколько дней до Нового года мы сидели в помещении мусорокамеры и грелись у ведра с горячей водой. К нам ввалился наш любимый ротный. Сразу начались маты, крики о нарядах, о комендатуре. Потихоньку он успокоился: до него дошло, что раствора нет и не будет. Тогда он посоветовал проявить армейскую смекалку. Поймав наши удивленные взгляды, он положил несколько плиток в стоящее перед нами ведро с водой, потом брызнул водой на стену и прижал к ней мокрую плитку. Секунд через 30 отпустил руку – плитка висела на стене достаточно прочно. «Чтобы до утра камера была готова», - сказал он. Несколько минут мы молчали, ведь приказы не обсуждаются.
Утром, вернувшись в расположение, мы узнали, что возвращаемся в Рузу. И не мудрено, при таком качестве работы нужно было быстро сматываться с объекта. Часа в три за нами пришли машины и мы отбыли в часть, где не были уже около полугода.
Новый год.
Канун нового года в части прошел по-армейски, нам выдали подарки и разрешили без ограничений смотреть телевизор и даже лежать на кроватях (днем-то), в увольнительную, конечно, никого не отпустили. В подарок входили 10 пачек сигарет «Памир», два килограмма не совсем свежих пряников и пачка сахара-рафинада. Часов в 6 вечера все офицеры и прапорщики организованно слиняли, оставив на хозяйстве сержантов и дежурного по части офицера, которого на праздники усилили еще и замполитом. Как ни странно, никаких ЧП не произошло. Чечены и дагестанцы после отбоя втихаря смотались в соседнюю часть к землякам. А мой товарищ как раз получил посылку из дома, в которой был «яблочный компот»: яблоки в водке – шикарная вещь. Мы отделением собрались в сушилке, где и приговорили бутылек "компота" с пряниками. Потом пошатались по роте, посмотрели телевизор и легли спать. Утром появился старшина, попудрил немного мозги, но через пару часов слинял. Первое число еще «порадовало» и тем, что мы наперегонки бегали в сортир. На водку никто не грешил, во всем обвинялись пряники.
(Продолжение следует...)

Звенигород
  И вот новый наряд на работу: г.Звенигород, действующий санаторий министерства обороны. Действующий в смысле перегорожен листами ДСП на две половины – левая часть крыла жилая, правая – ремонт. Я думаю, отдыхающие были не очень довольны таким соседством. И еще на территории санатория строители заканчивали возводить клуб, который тоже ждал нас.
Звенигород, это место, которое я запомню на всю жизнь. Город маленький, растянувшийся вдоль автомобильной дороги от железнодорожной станции в сторону поселка Ягунино. Именно там я оценил прелести подмосковной зимы, а не только ее холод: чистый белый снег, сверкающие сугробы, расчищенные до асфальта дороги, вдали – русло Москвы-реки, а вокруг – соборы, церкви, монастыри. Чистоту и порядок в санатории поддерживал хозвзвод, которому мы немного завидовали. Их было человек 20, жили в небольшом помещении, которое больше было похоже на гостиницу, чем на казарму. Подъем у них был в 5 утра, а работали, в основном, до обеда (конечно, и у них были авралы): чистили дороги, грузили снег на грузовик, подметали территорию. А после обеда кто-то переодевался в гражданку и уходил по свом делам, кто-то - шел играть в футбол на спортплощадку. Если работы не было, им можно было смотреть телевизор не по графику, как у нас, а в любое время. Вот такой службе мы и завидовали (хотя легкой службы не бывает). Но перед нами Родина поставила другие задачи.
В санатории была еще одна большая казарма, но в ней пока еще жили строители. А мы каждый день ездили на работу в Звенигород 65-70 километров. Обед тоже привозили машиной. Но это нарушало армейский распорядок: каждый день в 17-00 в части проходила смена наряда: новый наряд – дежурный и два дневальных, - проходили инструктаж на плацу, потом принимали наряд у сдающей смены. А мы приезжали в часть часов в 8 вечера и пройти эту очень нужную процедуру не могли. Тем более, что к наряду нужно было приготовиться: подшить свежий подворотничок, выбриться, начистить сапоги, повторить устав (!!!). К этому времени командир роты у нас уже поменялся. Набивший оскомину капитан Р. пошел на повышение начальником штаба, а к нам прислали старшего лейтенанта М., которого мы уважали: был строг, но справедлив. И ему пришла в голову идея временно назначить постоянный наряд, который бы не сменялся. Когда он озвучил эту идею перед строем, народ несколько уныл: перспектива месяц драять полы и спать по 4 часа в сутки не радовала. Но он добавил, что понимает ответственность такого шага, и требования к наряду будут снижены. Я как раз получил письмо из дома, где родители сообщили, что собираются ко мне в гости. Прикинув ситуацию, я решил, что легче будет отпроситься здесь, в роте, чем катаясь из Рузы в Звенигород. Когда ротный спросил, есть ли добровольцы, меня еще мучили сомнения (все-таки наряд не самое приятное место), но когда из строя вышел мой кореш Женька, я тоже сделал шаг вперед. Дежурным поставили кого-то из старослужащих, а нас – дневальными. И я не ошибся. Служба проходила спокойно: жилые помещения утром убирали дежурные по отделению, а мы – умывальник, туалет и взлетку, да и то по сроку службы это уже можно было делать шваброй. Иногда после отбоя нам предоставлялись штрафники. Служба, в принципе, сводилась к стоянию на тумбочке - небольшом возвышении в коридоре перед входом в казарму. Рядом - телефон «правительственной» связи. Правда, когда шел снег, приходилось хорошо помахать лопатой, так как это была обязанность наряда. Поскольку казарму принимали сами у себя, то претензий никаких быть не могло. Спали по 4 часа ночью и 2-3 часа днем, так что было вполне комфортно. Да и днем никого из офицеров в роте, как правило, не было, и мы чувствовали себя совершенно свободно: могли посмотреть телевизор или просто бездельничать. С нами часто оставался каптер и пищевоз, в задачу которого входило погрузить бидоны с едой на машину и доставить в Звенигород. Мы опасались только визита нашего бывшего ротного, а теперь уже начальника штаба, который после повышения лучше не стал. Радовало то, что влепить пару нарядов вне очереди он уже не сможет, мы и так были в наряде.
Вскоре приехали и родители. Я легко отпросился у ротного. Ночь с родителями мы провели в шоферском вагончике, который находился у транспортного въезда в часть. Вагончик отапливался тэнами, в нем было очень жарко и тяжело дышалось. Удобств, естественно, никаких, но это было не то, что могло испортить радость увидеть родных. Утром я помог Женьке навести порядок в казарме, после чего мы с родителями поехали в Рузу. Конечно, делать там особенно было нечего, но возможность побыть с родными и на свободе нельзя было упустить. Конечно, все хорошее тоже заканчивается, и я снова вернулся в часть. А служить оставалось чуть менее полутора лет.
Два месяца мы с Женькой были в наряде, пока не освободилась казарма в Звенигороде и мы начали готовиться к отъезду. Ротный торжественно пообещал, что в наряд нас больше ставить не будет, так как свое мы уже отбыли.
Сборы, как обычно, были недолгими. Нехитрые пожитки складывались в наволочку, а если было что-то неуставное, то в дырку в матрасе, постель скручивалась в подобие рулета и сматывалась проволокой, кровати разбирались. Пару часов, и мы уже обживаем новое жилье. Все такое же, как и в Рузе, только новее. Казарма огорожена бетонным забором, рядом – строительный вагончик, в котором разместились бесквартирный прапорщик Шурик и молодой лейтенант Сергей, сразу после училища назначенный в нашу роту на должность командира взвода. Своими манерами и внешностью он был похож на гусара: нарочитая опрятность, культура и никакого мата. В общем, еще не испорченный армейской средой. Он сразу принялся всех перевоспитывать. Так как без мата мы общаться уже не могли, он придумал дни культуры, когда никто никому не приказывает, не матерится, а все говорят через «спасибо», «пожалуйста», «будьте любезны». Но наш старшина не смог принять участие в этом новшестве – у него просто не получилось. Смешно было слышать «Рота, ровняйсь, пожалуйста! Будьте любезны, смирно!». Чем бы дитя не тешилось, а нам было весело. И еще летеха отлично играл на гитаре. У него была гитара «Орфей» за баснословные по тем временам деньги -120 рублей. Но как она звучала… И как он играл… Малинин просто.
Наше отделение было, пожалуй, одним из самых дружных в роте. С Шуриком мы сдружились давно, а теперь он официально представил нас Серёге. Вечерами мы стали заходить к ним в вагончик, пили чай, слушали песни. Как не хватало лирики в армейском быте, как хотелось чего-то теплее, чем бушлат, и утонченнее, чем кирзовый сапог. Но быт определял сознание, хотя сознание иногда просилось на свободу.
В Звенигороде у нас появилось больше свободы: все высшее начальство осталось в Рузе, и часто заезжать к нам ему было не с руки. Офицеры тоже, пользуясь этим фактом, все чаще стали отсутствовать в казарме, кроме Шурика и Сереги, которые жили рядом. Но ведь это были свои ребята. Комендатура на территорию санатория заезжала нечасто, в основном чтобы поесть в нашей столовой и попутно прихватить кого-нибудь из неудачно прогуливающихся солдат. Комендатурщиков не любили, называя «петухами» или «красначами». В принципе, все части: и ракетчики, и танкисты, да и стройбат, выделяли своих бойцов для патрулирования. Но с ними, в основном, можно было договориться. Такие патрули обычно ограничивались замечанием или записью о нарушении в талон увольнительной, а с комендатурой такое не проходило – они сразу обыскивали, изымали военный билет и везли в комендатуру. Самая крутая гауптвахта – это были Алешинские казармы в Москве, но солдат из Подмосковья туда не возили. А вот наш бывший ротный капитан Р. там побывал. Как веселилась часть, когда узнали об этом факте. А арестовали его в Москве за нарушение формы одежды – стандартную форму он не носил из-за своих пропорций тела и шил на заказ. Ремень поверх шинели он тоже никогда не надевал и баловался цветной обувью. Этого было достаточно, чтобы попасть в Алешинские казармы. Просидел он там недолго, его вытащил наш комбат. После этого случая мы иногда стали замечать капитана в ПШ, под ремнем, портупеей и в сапогах, но картина эта была достойна комиксов.
Али-Баба и сорок разбойников.
На санатории отдыхали, в основном, высшие чины, иногда с семьями, а стройбат не вписывался в их видение армии. Мы почти не ходили строем, не совсем соблюдали форму одежды. У нас было модно превратить голенище сапога в гармошку, для чего использовалось мыло и плоскогубцы, некоторые из старослужащих разрезали сбоку голенище и вставляли шнурки. Одежда почти у всех в нарушение устава была ушита, в каблуки сапог забивались каленые строительные дюбеля. Так не изнашивался каблук, дюбеля проламывали лед зимой и сапоги не скользили, а если вечером рота шла строевым шагом по асфальту, то во все стороны летели искры. Все это не вдохновляло отдыхающий старший офицерский состав. Но мало того, мы воровали… Как-то раз мой товарищ поймал в хозпоселке курицу, свернул ей шею и притащил в роту. Первая мысль была «Что мы с ней будем делать?», но она, в смысле, мысль, быстро исчезла. В нашем отделении был узбек, который на гражданке работал поваром, и вечером после отбоя, когда ротный и старшина «отчалили» домой, а Шурик с Серегой удалились в свой вагончик, мы перелезли через забор за казармой, сотворили нечто подобное до вертела и под чутким руководством коллеги приготовили курицу. В другой раз мы работали в комнате, расположенной у перегородки в коридоре, за которой уже начиналась жилая зона. Выйдя на балкон, мы увидели, что наискосок этажом ниже на балконе висит целая авоська бананов. Мы знали, что там живет вредный «полкан», который постоянно допекал нас. Решение было принято быстро – палка с забитым на конце гвоздем, и бананы у нас. Всем отделением мы расправились с ними за пару минут, а шкурки похоронили, в лучших мафиозных традициях, в цементную стяжку пола, которую как раз собирались делать. Минут через 40 по этажам ходила целая делегация в составе «полкана», ротного и сторожа в поисках остатков бананов. Ясное дело, ничего не нашли и ротный сказал, что видимо авоська оборвалась с балкона, а внизу ее подобрать мог кто угодно, хотя он, наверное, догадался.
Где-то через месяц, когда черновые работы на одном из этажей были закончены, мы приступили к чистовой покраске стен и потолков. В номерах уже были установлены светильники, унитазы, смесители, положена плитка и уложен паркет. Мы, фактически, завершали этаж и переходили на другой. Но тут меня и моего товарища озадачил один из наших прапоров: он зашел в комнату, где мы работали, заглянул в санузел и вдумчиво произнес: «А у меня дома смеситель потек». Что мы могли ответь на эту мысль в слух и промолчали. Тогда он более громко повторил: «Вы поняли, что у меня дома смеситель потек?». «Поняли, товарищ прапорщик», - ответили мы. Да, мы все поняли, нужно искать трубный ключ. Снимать смеситель сразу было нельзя, до конца дня могут обнаружить его отсутствие. Я вышел в коридор и увидел, что сантехники работают через две комнаты от нашей, а сумка с инструментом стоит в коридоре. Я тихо изъял ключ, которым мы ослабили гайки на смесителе, чтобы потом можно было открутить его руками, и вернул ключ на место. Дальше было дело техники. Сторожа проходили по комнатам после нашего ухода, но при хорошей верткости можно было успеть заскочить в комнату, которую сторож уже осмотрел, снять что нужно, и слинять, пока он проверяет другие комнаты. В общем, у нас получилось. Прапор был очень доволен и вынес благодарность за проявленную сноровку и солдатскую смекалку, не перед строем, конечно. Дальше были бра, круги для унитазов, дверные замки и защелки. В общем, где-то раз в неделю что-то пропадало. Но при советском размахе строительства это все было мелочью и списывалось.
Апогеем нашей криминальной деятельности стала спецоперация по заданию штаба нашей части. На этажах санатория стояли красивые полированные двери, а батареи закрывали щиты из материала, напоминающего ламинированное ДСП. По тем временам это был дефицитный материал. В Рузе в штабе тоже проводили какой-то ремонт и работники штаба «заказали» дверь и пару щитов. Мы начали обдумывать план. Вынести днем такой габаритный груз было нереально, а входная дверь после нашего ухода закрывалась. На окнах первого этажа были решетки. Осмотр решеток порадовал – они были не приварены, а прикручены сквозь раму гайками изнутри помещения. Перед уходом с объекта мы отвернули гайки и открыли защелки на окне. Ночью, вшестером, мы сняли решетку и влезли в окно. Операция была проведена с блеском и уже в 6 утра машина отвезла «заказ» в часть. После этого нашу роту два дня не пускали на объект, но потом все утряслось.
Примерно в то время мы встретили капитана П., который вел дом в Малых Вяземах. Нас очень интересовала судьба девятиэтажки с плиткой, положенной на лед. Капитан с улыбкой рассказал, что комиссия за магарыч приняла дом, но когда закрыли лифтовые шахты, подъезды, мусорокамеры и застеклили окна, все поплыло, а плитка, естественно, осыпалась. Но это уже была не наша проблема.
В роту снова наведался начштаба и устроил террор. Я уже говорил, что почти все мы ушили свою форму, особенно брюки. Большинство делало это снаружи, по шву вдоль кармана. Но присмотревшись, можно было увидеть этот шов. Я и еще некоторые мои товарищи пошли по более сложному пути и ушили изнутри. Хотя при этом немного нарушилась форма брюк и приподнялась мотня, но этого почти не было заметно. Нас всех построили перед казармой и начштаба начал скрупулезно изучать наши брюки, начав со старослужащих. Когда он обнаружил такое вопиющее безобразие, то попросил дневального принести лезвие. Он собственноручно одним движением резал брюки по всей высоте от кармана до холоши. Когда очередь дошла до меня, он долго изучал шов, не веря, что брюки могут быть такими узкими, но потом сказал, что мне повезло. После завершения осмотра три четверти роты стояли в декольтированных юбках. Начштаба уехал с чувством выполненного долга. Но… никто из роты зашивать ничего не стал. Отдыхающие шарахались, видя солдат, у которых холоши развивались на ветру, а при сильном порыве были видны трусы или белье. Ротному посыпались жалобы на внешний вид солдат, которые он, в свою очередь, переадресовывал старшине. Тот только разводил руками, так как старослужащим уже не полагалось выдавать новую форму, а у нас еще не наступил срок замены. Но, в конце концов, кто-то накатал жалобу в Министерство обороны, и оттуда пришло распоряжение привести в порядок внешний вид солдат. Не знаю, получил ли начштаба какое-то вливание за свои методы работы, но из части привезли форму. «Старики» немного побурчали, но сняли свои гламурные брюки и тут же принялись ушивать новые.

Путевка в пионерлагерь.
Уже шла вторая половина апреля, а «аккорд» наши дембеля еще не получили. И вот, наконец, их собрал ротный и сообщил, что их задача – до 1 июня подготовить пионер-лагерь при части топографистов у поселка Ягунино. Но поскольку там был большой объем работ, их усилили двумя отделениями нашего взвода, уже принятых в черпаки сразу после приказа министра обороны об увольнении (хотя реально год мы еще не отслужили). От Звенигорода до Ягунино было километра 4. В лагере нас поселили в один из административных блоков, в котором были отдельные комнаты, закрывающиеся на ключ. Для нас это был просто праздник. Разместились мы по 4 человека в комнате. Самым большим удовольствием было курение в постели. Мы нашли старый фотобачок, который использовали вместо пепельницы. После отбоя мы, удобно растянувшись в кровати, закуривали под "светскую" беседу, а бачок кочевал с одной кровати на другую. Все равно офицеров, пудрящих мозги, с нами не было, а сержант, ответственный за нас, был своим человеком.
В столовую мы ходили в часть к топографистам. Вот это была настоящая столовая: белое каменное здание, большие светлые окна, мозаичная плитка на полу, а еда… Это была песня: помимо стандартных каш давали вареную и жаренную рыбу, если мясо – то мясо, а не кости, консервы, блинчики, сметану, 10-12 кусочков сахара к чаю, масла хватало на пару кусков хлеба, а не корочку «зашпатлевать». После первого такого обеда мы подошли к дежурному по столовой офицеру и в шутку спросили, это что, они таким обедом нас встречают? Офицер удивленно посмотрел на нас и сказал, что все по утвержденным нормам.
Топографисты служили строго по уставу: подъем, зарядка, завтрак, занятия в классах либо тактические, обед, свободное время, опять занятия, а с 17-00 – футбол, волейбол, телевизор, книги, чипок. Наше убеждение в том, что жить по уставу – это тяжело и геморно, начало рушиться. У нас такого понятия, как свободное время, практически никогда не было, а физические затраты у нас были намного больше. Почти все команды у них выполнялись бегом, передвижение строем, строго по уставу… А тут мы, короли лопаты: гармошка на сапогах, искры из-под башмаков, пилотки на затылке, ремень на яйцах…
На территории части была своя гауптвахта, но не комендантская, а для внутреннего использования. Патрули курсировали по территории части и поселка. Как-то они приколупались к нашему узбеку по имени Ибодуло, а тот послал патрульных куда подальше. Летеха, старший патруля, скомандовал патрулю арестовать рядового, но Ибодуло снял ремень, намотал на руку и с криками «Только подойди, убью!», стал размахивать им, как Джеки Чан нунчаками. Видели бы вы лица рядовых патрульных (да и молодых бойцов-топографистов, стоящих у столовой), когда с одной стороны – бесстрашный стройбатовец, а с другой – патруль. В общем, никто не арестовал нашего Ибо. Он просто перемахнул через ворота и никто его не преследовал. Мы принесли его пайку на стройку. А на второй день мы уже полным составом пошли в столовку, но никто не высказал нам никаких претензий.
Дембелям дали в работу два корпуса в лагере, а нам один. Они работали как черти, спали по 4 часа в сутки, а мы позволяли себе немного расслабиться. Нет, мы тоже успевали в срок, но нам торопиться было не куда, у нас впереди был еще год.
В столовую через КПП, в обход, мы ходить перестали, стали перелазить через закрытые ворота, которые были между лагерем и частью. Из-за этого как-то раз возник еще один инцидент. Мы всей толпой перелезли через ворота и проследовали на обед. Патруль, уже наученный общением со стройбатом, нас не тронул. А Серега из другого отделения зачем-то побежал в расположение, а потом сам перемахнул через ворота, где и был героически задержан. Мы не знали, что делать, сообщать ротному в Звенигород или нет. Вечером к нам в расположение пришел капитан, начальник местной гауптвахты. К удивлению, он не стал спрашивать кого-то из офицеров, а подошел к нам и предложил поговорить. Когда он поведал, что задержанный военный строитель, когда был помещен в одну из двух имеющихся камер, оторвал от умывальника чугунную сливную трубу и ею сильно побил дверь камеры, выбил замок и разбил окно и вышиб решетку, то мы с трудом сдержали смех. На вопрос, а чего же он хочет от нас, капитан сказал, что торжественно обещает, что местный патруль трогать нас никогда не будет, только чтобы мы отремонтировали камеру. Мы приняли предложение. Ночью следующего дня по 3 человека от отделения проследовали в помещение гауптвахты, где восстановили повреждения. Виновник тоже участвовал в этом мероприятии. В общем, у нас все вообще стало хорошо.
После ударной работы, в конце мая, мы торжественно проводили наших дембелей домой. Проводы были недолгими, каждому хотелось поскорее покинуть это благословенное место. Конечно, наш начальник штаба попортил дембелям жизнь, устроив пару шмонов почти перед отправкой. Многие лишились армейских альбомов, дембельской парадки с золотыми погонами, аксельбантом, белой оторочкой вокруг шевронов и петлиц. Конечно, со стороны начальства это было некрасиво – в последний раз куснуть тех, кто два года честно отслужил на благо тогда еще советской родине.
Показательные политзанятия.
Вернувшись из Ягунино в Звенигород, мы узнали, что на два дня со всеми пожитками мы возвращаемся в родную часть, где должны были пройти показательные политзанятия с привлечением офицеров академии генерального штаба (АГШ, помещение которой в Москве, кстати, тоже отделывала наша рота).
Вернувшись в часть, мы были несколько подавлены – привыкли к свободе, руководства было минимум, а тут работники штаба дорвались до нас, видимо соскучились почти за год нашего отсутствия в части. Первый день был «тренировочным», замполиты рот, замполит части и пару офицеров целый день интенсивно рассказывали все, что могли рассказать: о съездах и пленумах, об агрессивных планах Запада, о роли партии, о… В общем, достали по полной программе. На стройке было лучше.
И вот день итоговых политзанятий. В часть понаехало… в смысле, приехали пяток полковников, пара генералов, все в черных кителях и белых фуражках. Красавцы просто. Все офицеры части тоже в парадках, только обычных.
По одному взводу бойцов запускали в ленкомнату казармы, где непосредственно проходила сама экзекуция. У нас итоговое занятие открыл замполит части, человек предпенсионного возраста, в присутствии двух полканов (генерал нам не достался). После короткой вводной речи о значимости политического воспитания он передал слово одному из полканов, и тот начал засыпать взвод вопросами. Перед этим нас предупредили, что вести себя нужно активно, даже если не всегда знаешь правильный ответ. Кто-то на что-то отвечал, но большинству было скучно. Скучал и я, разглядывая в окно тех, кто еще не прошел это испытание и тусовался перед казармой. «Что такое НАТО?» - спросил полковник. Народ начал оживленно выкрикивать о том, что это агрессивный военный блок, враг всего прогрессивного человечества. Полкан одобрительно качал головой. А потом предложил расшифровать, что означает НАТО. Народ притух. Замполит несколько вспотел, понимая, что это его вина, и собачим взглядом осмотрел взвод. Для меня, студента 3 курса, ушедшего в академотпуск на 2 года для повышения квалификации, этот вопрос не представлял труда. Я не очень громко произнес «северо-атлантический военный блок». Замполит расцвел в улыбке, а полкан заметно оживился: «А почему он называется НАТО?». Тогда я на корявом английском произнес: «Нос атлантик тотал оганизэйшен». Это был момент моего триумфа, было ощущение, что замполит хочет меня обнять. Полкан снова довольно кивнул головой, задал еще пару вопросов и завершил издевательство над нашим взводом, ведь за дверями в бой рвались и другие. Сие незначительное событие имело определенные последствия. После обеда, когда политзанятия закончились, в части включили громкоговорители и начали крутить музыку, что случалось только по большим праздникам. А чуть позже из громкоговорителя прозвучал голос замполита, который поздравил всех с удачными зачетными занятиями, а потом от имени командования части вынес мне благодарность за особо глубокие познания и зачитал приказ о моем назначении на должность заместителя командира взвода по политчасти. Потом он вызвал меня в штаб и предложил ходатайствовать о присвоении очередного воинского звания ефрейтор. Но в стройбате звание ефрейтора было позорным, «по сопле на погонах» - говорили о них. И я попросил его этого не делать. Так я остался рядовым, но в должности замкомвзвода по политчасти.

Отредактировано Каптёр (27-08-2016 02:32:58)